“Новая газета”

Прежисловие главного редактора:

Вспомним, что ВВП России - меньше, чем не только у Франции, но даже у Португалии и Голландии. И меньше, чем у ОДНОГО штата Калифорния в США.

Но нас интересует не Россия, а Украина, которая по своему ВВП меньше России. Если мы говорим, что “Украина - европейская страна”, то надо подумать - к КАКОЙ стране мы ближе по корпоративной и вообще деловой психологии и философии бизнеса - России или Франции? Или США?

Как только мы захотим заняться самообманом или приятной иллюзией - надо помнить, что главное проявляется всё же на “молекулярном” уровне, а не гигантской пирамиды или ГЭС. Все освещения положения России мы в редакции “Свет и тени” сравниваем с Украиной.

Критерий один: как далеко мы ушли от московской традиции пренебрежения человеческой личностью и насколько мы руковдствуемся не разумом, а неуправляемыми эмоциями?

Короче говоря - насколько “технологичная” украинская ментальность? К сожалению, на Западе украинцы склонны к исполнительской, а не органиизатроской роли. Так было всегда - но так ли будет дальше?

Именно на личностном, “молекулярном” фоне проверяется перспектива нашего национального будущего.

Автор обращает наше внимание на детали менеджмента, которые, наверно, гораздо важнее, чем некоторые громкие политические события.

Станислав Овчаренко

Здесь объяснения на пальцах доходчивее цифр на бумаге, а индивидуальную свободу даже курьер ставит выше стабильной работы

Юрий Демик, 37 лет, француз, директор по управлению персоналом на предприятии, расположенном в Москве, на котором работают 3000 человек, вот уже 18 лет живет и работает между Францией и Россией.
Украинец по происхождению (бабушка и дедушка попали во Францию из Львова), страстно увлеченный историей и политическими науками, Юрий в сентябре 1991 г. приехал в Москву, чтобы собственными глазами увидеть потрясения, переживаемые Россией. Встреча с московской художницей стала определяющей, и, женившись, он организовывает свою жизнь между Францией и Россией. Вот уже 10 лет Юрий специализируется в управлении персоналом и задается вопросами об отношении русских к работе, считая его следствием взаимоотношений с временем и пространством, очень специфическим в России.
Сегодня Юрий Демик отвечает на вопрос «Новой»: c какими сюрпризами он столкнулся в России при исполнении своих профессиональных обязанностей?
– Первая поражающая особенность — это сильная привязанность к начальнику, которая является важной частью мотивации сотрудников. Во Франции начальник не имеет такого значения для сотрудников. Они чаще мотивированы уровнем ответственности, сложностью своей работы, а не человеческими отношениями. Последние 30 лет западноевропейский менеджмент развивался больше в сторону управления проектами, чем управления кадрами, что свело к минимуму межличностные отношения. Власть реализуется главным образом через показатели эффективности.
В России это так, как если бы человек оставался на предприятии больше из-за человеческих качеств своего начальника, чем ради самого предприятия.
Я это ощущаю как необходимое условие успеха. Король не работодатель, а работник. Это также способ конкретизировать наши взаимные обязательства как команды. Какие ценности мы защищаем? Какие методы используем для достижения результата? Нужно хорошо понять специфику предприятия, чтобы сделать ее дополнительным фактором мотивации.
Второе, коррелирующее с первым, — это характер трудового усилия. Нужно, чтобы реализуемый проект воспринимался эмоционально, с энтузиазмом, и тогда результат будет гарантирован личным участием, большим, чем бывает во Франции.
Это нарушает рабочий ритм, и очень трудно добиться стабильности: повторяющиеся задания быстро забрасываются ради новых проектов. Это как если бы увеличение торгового оборота рассматривалось как нечто престижное (новые клиенты, новые коммерческие успехи, конкретные результаты, приносящие удовлетворение), тогда как улучшение финансового результата было бы менее мобилизующим, более абстрактным.
Такой подход ставит вопрос о конечной цели экономического действия, о цели предприятия как социального субъекта: вероятно, в России в обществе политика по-прежнему главенствует над экономикой, польза важнее эффективности. Может, это объясняет и слабый интерес русских к биржевой деятельности? Может, в этом объяснение инерции, о которой говорят многие руководители предприятий, когда речь идет о заинтересованности сотрудников в каких-либо изменениях на нем? На иностранных предприятиях в России мотивация всегда выражается в нормах эффективности (в частности, операционная маржа), что кажется совершенно абстрактным для русских сотрудников. В России сотрудников легче мобилизовать, если выразить необходимое усилие в конкретных цифрах: на 10 000 автомобилей больше, а не увеличение операционной маржи на сколько-то процентов.
Третья удивительная вещь касается отношения ко времени, способности планировать свое будущее, управлять длительным усилием, без взлетов и спадов в работе. Сотрудников гораздо сложнее мобилизовать для работы по определенной методике, чем совершить разовое действие. Сколько раз я наблюдал, как команда, располагающая несколькими днями для выполнения задачи, день за днем ходит вокруг да около, не представляя конкретного результата или отчета (нервируя начальство, с тревогой глядящее на график), а потом устраивает аврал в последние двое суток. Подобное можно наблюдать повсюду в мире, но мне кажется, что в России эта схема доведена до крайности.
Здесь явно ощущается яростное стремление сотрудников отстоять свою свободу. Они показывают, что прилагают усилия к тому, что им нравится или кажется правильным. Это было для меня четвертым открытием. Индивидуальная свобода стоит выше риска невыполнения своих профессиональных обязанностей. Именно эту инерцию чувствуешь, если ошибся в формулировке задачи. Очень часто сотрудники увольняются, не выказывая заранее никакого признака неудовольствия и никак не объясняя свои действия.
Кроме того, я обнаружил, что сотрудникам не нужно (или пока не нужно) думать о выплате своих кредитов.
Во Франции молодая пара обычно берет кредит на 30 лет для покупки дома (под 4 или 5% годовых), поэтому для них совершенно невозможно потерять работу. Они планируют свою жизнь на 30 лет вперед и рассматривают это как жертву своим детям. Это очень дисциплинирует их в отношениях с работодателем. Добавьте к этому, что среднее число безработных колеблется от 10 до 15%, и вы поймете, что поменять работу во Франции не так просто.
В России демографическая ситуация такова, что даже в кризис молодой дипломированный специалист, владеющий иностранным языком, в Москве легко находит работу с зарплатой на уровне зарплат во Франции. К директору по персоналу эта свобода предъявляет высокие требования.
Последний основной урок касается места работодателя в обществе. В России наименее квалифицированные и самые низкооплачиваемые работники сталкиваются с повседневными трудностями, касающимися жилья, лекарств, медицинской помощи. В этих условиях работодатель должен решить, какую позицию займет. Хочет ли он обеспечить сотрудникам достойную жизнь, чтобы никто не приходил на работу больным или голодным? Как он может гарантировать дополнительные услуги (питание, дополнительное медицинское страхование), не подвергая опасности финансовое равновесие предприятия? А главное, должно ли предприятие в отдельных случаях выполнять некоторые функции государства? Кто будет решать, оказать ли сотруднику помощь, исходя из каких компетенций, каких законов?
Возникает ситуация, когда помощь сотрудникам выходит за рамки отношений с наемными работниками, что повышает значение эмоционального аспекта в повседневных отношениях.
То, что предприятие платит за сотрудника его подоходный налог, равный 13%, тоже способствует смешению сферы частных отношений с рабочими. К сожалению, это снижает интерес работника к общественной жизни своей страны: он не видит, куда идет налог, и не рассматривает это как потерю дохода. Что он может требовать от депутатов, избранных как раз для того, чтобы обосновывать использование этих денег? Во Франции каждый сам платит налоги и думает о том, на что он мог бы потратить эти деньги. Его напрямую затрагивает использование этих средств.
Для меня Россия — страна, где социальное равновесие не является результатом коллективного усилия (гражданское общество, превосходство закона над политикой, эффективная налоговая система), а рассматривается как индивидуальное управление границами дозволенного. Социально успешный человек — это не тот, кто строит, а тот, кто освобождается от ограничений как в личной, так и в профессиональной сфере. В каждом слое общества все убеждены: чтобы преуспеть, можно рассчитывать только на себя.
Коллективные правила рассматриваются как тормоз для личного раскрепощения, и люди являются королями своей судьбы, сами решают, кто будет их хозяином, с кем проще обойти правила, быстрее подняться по общественной лестнице.
Этот подход, очень анархистский, страшен для француза, привыкшего рассчитывать на закон и традицию для организации общества. Во Франции мы убеждены двумя веками социальной и экономической истории, что общество должно заботиться о человеке, если необходимо предоставить всем равные шансы.
Конечно, каждая из двух этих систем работает лишь отчасти и каждая имеет негативные последствия. Мне кажется, что во Франции общество сковано решением задачи равенства, что привело к нивелировке инициатив снизу (но не избавило от страданий самых обездоленных). В России же цена личной свободы препятствует справедливому перераспределению богатства, без чего невозможно лечить, учить, гарантировать большинству элементарные права.
В России все в движении, союзы и соотношение сил меняются быстро и требуют от человека умения постоянно искать нужную позицию. Может быть, это объясняет мировое лидерство русских в шахматах. Мой французский друг, когда я ехал в Россию, советовал мне не садиться за шахматы с русскими.
Для француза своеобразен и ход рассуждений, когда в первые минуты разговора обсуждаются подробности, а затем излагается общая идея. Французы же склонны изложить основную идею, а затем формулировать аргументы. Поэтому русский и француз быстро устают от беседы друг с другом: русский хочет убедиться в согласии француза без изложения аргументов (высокомерие, надменность?), а француз недоумевает, почему столь долог ход рассуждений (некомпетентность?). В обоих случаях необходима доброжелательность, чтобы принять манеру рассуждать каждого.
В России я научился ценить важность личных, дружеских связей, контактов для организации «спокойной» общественной жизни. Научился также понимать ход рассуждений исходя не из идеологической позиции собеседника, а из его личной ситуации в момент разговора.
В России прагматизм необходим для выживания, что обуславливает открытость ума, часто более ярко выраженную, чем во Франции. Впрочем, именно такое определение уму дает Жан-Жак Руссо: «способность к адаптации».
Парадоксально, что советский период с его идеологией коллективизма привел к росту индивидуализма, не мог изменить поведение, прочно определявшееся анархистской практикой (моя свобода там, где решил мой хозяин), и, конечно, это невозможно изменить декретом.
Во Франции общество потребления пришло к анархическому элементу в индивидуальном поведении (меньше государства, больше индивидуальной свободы), но не касается выбора хозяина, а только выбора образа жизни.
С этой точки зрения я всегда думал, что Россия ближе к Соединенным Штатам, чем к Западной Европе.
Пара доллар/Бог («Мы верим в бога» — надпись на банкнотах, политические деятели дают клятву на Библии) и пара земля/хозяин (родина, земля как объект всех жертв, патриарх «соборности», аристократ политического представительства), несомненно, ближе друг другу, чем французская модель: республика/консерватизм (законы, гарантирующие неотъемлемые права, эти права обеспечивают незыблемость общества).
То, что Франция пошла по пути капиталистического развития, объясняется, помимо понятий собственности на землю и наследства, присутствующих в католической религии, способностью крестьян улучшать продуктивность своих земель в условиях умеренного климата.
Собирать несколько урожаев в год, объединять стада, чтобы улучшать землю за счет трехпольного севооборота, освобождать время для занятия ремеслами, все это повышало значение экономики уже с XII—XIII веков в ущерб политической и церковной власти.
В России хозяйственная деятельность оставалась зависимой от зимнего периода.
Можно ли увидеть здесь связь природы с этим необыкновенным для иностранца качеством, а именно: жить каждым днем, быстро собираться с силами в момент необходимости? Это свойство русских может определяться как фатализм или беззаботность, но в нем можно увидеть и мудрость.
Может, именно эти климатические условия позволили русским крестьянам иметь время для украшения своих изб, чье очарование поражает всякого путешественника и символизирует Россию.
Зима, огромность территории, анархизм социального строительства, индивидуальная свобода в совокупности с суровостью выживания для огромных слоев населения — вот темы анализа для француза в России. Надо сказать, что у русских жизненные приоритеты сильно способствуют этим размышлениям. В их системе ценностей гостеприимство стоит очень высоко, сопровождается большой терпимостью в идеологических спорах, а также отзывчивостью, с которой они готовы поделиться мыслями, пищей, чаем, водкой.