После выхода фильма «Высоцкий. Спасибо,что живой…» у всех на устах один вопрос: «Кто исполнил роль Владимира Высоцкого?» Практически все уверены, что культового поэта и актера сыграл Сергей Безруков.
Об этом, а также о многом другом – в эксклюзивном интервью для Viva!
Несколько лет назад я увидел Сергея Безрукова в роли Чичикова в «Табакерке ». Эта его работа мне особенно понравилась, я вскоре пригласил Безрукова в свою передачу «Кто там…» на канале «Культура». Во время съемки, отвечая на один из вопросов, он вдруг сказал: «Понимаете, друзья…» И я понял, что таков, очевидно, его способ общения: он словно ведет диалог с целой аудиторией. Еще я почувствовал тогда, что Сергей хоть и примеряет образ рубахи-парня, внутренне застегнут на все пуговицы. И все же мне хотелось «пробиться» к нему, потому что я очень уважаю Безрукова-актера. На нашу нынешнюю встречу я шел с твердым намерением эту «стену отчуждения» разрушить. Сергей появился в кафе со своей женой Ирой, красивой и обаятельной женщиной. Я вежливо попросил ее пересесть за другой столик, потому что знал – в присутствии Иры намеченный мной разговор точно не состоится. И наконец, после пары дежурных фраз, я включил диктофон.
– Сережа, ты много снимаешься. Скажи, режиссеры приглашают тебя на кастинги?
Или уже утверждают на роль сразу, без проб? Приглашают. И это не унизительно. Кастинг – это возможность попробовать свои силы. Убедить режиссера и самого себя, что я могу это сыграть.
– А бывает так, что ты мечтаешь получить какую-то роль, приходишь на кастинг, а в результате берут другого актера?
Я не так часто снимаюсь, Вадь. (Улыбается) Чаще все-таки бывало, что меня утверждали на роль сразу, а пробы были потому, что так положено.
– Я вот и пытаюсь понять, для чего кастинг, если и так очевидно, что роль получишь ты. Похоже на какую-то игру...
Нет, в ту же «Бригаду», например, кастинг был суровый. Несмотря на то, что я знал режиссера и к тому времени был известным театральным актером. Но я пробовался со всеми. И кстати, когда мне объявили, что будет кастинг, мне стало обидно.
– Почему?
Было ощущение, что мне не поверили. У нас с режиссером и продюсером была негласная договоренность, и роль писали под меня. Но оказалось, что есть еще один, самый главный продюсер, который не поверил в то, что я смогу сыграть серьезную роль. И, в общем-то, его можно было понять: до 2000 года я появлялся в основном в комедийных постановках – в тех же «Куклах», где пародировал политиков. Но все равно было обидно. До такой степени, что я решил вообще на пробы не ходить. В артиста надо верить, это дает необходимый импульс для творчества.
– Сереж, давай договоримся, что ты не будешь произносить слово «артист». Наш разговор не про артистов вообще, а про тебя...
Хорошо. (Смеется) Я, артист. – И как ты справился с этой обидой? Моя супруга сказала: «Переступи через себя, сходи на кастинг, иначе потом ты будешь жалеть, что не сделал этого».
– Неужели настолько было задето твое самолюбие?
Не то слово. Когда тебе не дают шанса делать то, что ты хотел бы делать, появляется ощущение пустоты. Но потом я понял, что это обыкновенная творческая жизнь. Есть те, кто тебя ненавидит, и с этим нужно смириться. Все-таки профессия у нас.. . нервная. Для меня по крайней мере. Существует слово «враги», но оно уместно только на фронте. В жизни не враги, а злопыхатели. Они есть, но я стараюсь о них не думать и не говорить.
– Слушай, а твоих родителей когда-нибудь вызывали в школу?
Конечно. Я был хорошистом, но при этом и двойки были. Бывало, прогуливал уроки, поддаваясь стадному чувству: все пошли, и я пошел. Но учителей я не боялся, а вот отца – очень.
– Чем же он тебя так напугал?
Он верил в меня, и я не хотел его разочаровывать. Боялся, что он от меня отвернется. Это был какой-то животный страх.
– Я видел твоего отца Виталия Безрукова на сцене, он очень талантлив. Но сейчас отец целиком и полностью сосредоточен на тебе. Тебе не кажется, что из-за этого он не реализует себя?
Нет, я как раз даю ему возможность реализоваться. Он пишет пьесы, ставит спектакли. И именно сейчас он начал безумно гордиться своей фамилией. Он понимает, что в России, пожалуй, нет человека, который бы ее не знал. И его это радует. Я не чувствую, что он в чем-то ущемлен. Может, он обманывает себя, но слезы, которые я вижу в его глазах после спектакля, – настоящие. Когда я играю «Хулигана» – есть у меня такой спектакль, где я два часа читаю Есенина, – я вижу в зале его зареванное лицо, вижу, что батя здесь... Он у меня никогда не врет, батя человек правдивый. Он говорит: «Я как наркоман, мне жизненно необходимо переживать эти эмоции».
– Сережа, ты сам сказал, что фамилию Безруков знают все, она звучит магически и наверняка открывает все двери. А бывало, что ключ ломался?
Бывает, что дверь открывается и с тобой даже разговаривают, но на этом все заканчивается. Сколько я обивал порогов со своей «Сказкой»... Все только и кричат, что нам не хватает детских фильмов, но дальше разговоров дело не идет. Я ведь не вхожу ни в какой совет, иначе было бы проще, наверное. – А ты хотел бы состоять в каком-то общественном совете? Если это реально могло бы кому-нибудь помочь, да. А для галочки не хочу. Нет, я вхожу в Патриарший совет по культуре, но ни разу там не был. Заседания проводятся, но я в силу занятости своей на них не попадаю. И очень жаль.
– Подожди, а говоришь, нигде не состоишь. Как ты туда попал?
Думаю, по рекомендации, но узнал об этом уже постфактум, из газеты. На первое заседание пришлось отправить своего директора, ибо сам был на гастролях, которые уже ни перенести, ни отменить не мог. Я просто хочу понять, чем я реально могу быть полезен в совете и насколько мой голос может что- то решать. Когда разберусь, буду вести себя активнее.
– Ты начал снимать «Сказку» более двух лет назад. Ты говорил мне, что душой болеешь за этот проект, но продвинуть его не получается: ни твой авторитет, ни энергия – ничего не помогает. Может, бросить эту затею?
Нет, не брошу. Это моя жизнь. Надо и профессию тогда бросать. Я не просто продюсер этого проекта. Я все затеял, придумал историю, мы с режиссером написали сценарий.. . Я сам нашел инвесторов, сформировал команду. И теперь я ответственен за этих людей. У меня самого роль в этом фильме: я играю Ивана-дурака, который, как и положено, должен победить Кощея.
– А ты ассоциируешь себя с Иваном-дураком? Это положительный персонаж?
Сам увидишь. Сказка у меня непростая, и Иван-дурак в ней сложный персонаж. – Сережа, хочу задать тебе личный вопрос. Твоя жена Ира еще недавно была успешной актрисой. А сегодня о ней почти ничего не слышно. Почему так произошло? Не знаю. . . (Задумывается) Ира была и остается прекрасной актрисой. Если честно, проблема не в ней. Даже я, при всей своей популярности, не снимался у действительно именитых режиссеров. За исключением разве что Владимира Бортко и Тимура Бекмамбетова.
– А как же Рязанов? Ты же играл в его «Карнавальной ночи 2». Или ты считаешь, что это была проходная роль?
«Ключ от спальни» Рязанова люблю и героя своего люблю. В «Карнавальной ночи 2» все-таки есть вторичность. А вообще я очень люблю деда.
– Это ты Рязанова дедом зовешь?!
Нет, зову я его Эльдар Александрович. Но для нас с Иришей он добрый дед, у нас с ним до сих пор очень хорошие отношения. Родных дедов у меня уже нет, и вот Эльдар Александрович для меня такой добрый дедушка, он меня любит, и я этим очень горжусь. Он настоящий мэтр. Если бы я родился лет на 20–30 раньше, мог бы сыграть в «Иронии судьбы», попробоваться на роль Лукашина. Но мне досталась «Ирония судьбы. Продолжение»… Я был счастлив услышать от Эльдара Александровича оценку своей работы в этом фильме. Он признался, что единственный, кто ему понравился в «Иронии судьбы 2», – это мой Ираклий.
– Вернемся к Ире. Ты считаешь, что для нее просто нет достойной работы?
Я говорю ей: «Ириша, погляди на меня. Я вроде бы известен, номер один в списках на главные роли, но у меня есть свои трудности, и творческая жизнь моя отнюдь не лучезарна. Мне постоянно приходится что-то доказывать, выбирать и рисковать». Ну, хорошо, засыпали бы ее предложениями – и что дальше? Сколько хороших картин снимается в год? Я вхожу в академию, где происходит отбор картин для «Золотого орла», и отсматриваю по 30 дисков каждый год... От силы пять фильмов достойные, остальное... Промолчу. Но я понимаю, что Ире нужна работа. Она говорит, что 10 лет живет моей жизнью. Я стараюсь что-то придумать, чтобы у нее тоже была своя независимая творческая жизнь.
– Тебе приятно, чисто по-мужски, что дома тебя всегда ждет жена? Готовит борщ, пироги печет...
Конечно, приятно. Но в то же время я не закомплексованный мужчина, я не настаиваю, чтобы жена сидела дома. А в еде я неприхотлив, мне не нужны борщи – для организма вредно.
– А что не вредно?
Салаты, мясо на гриле, с утра кашу с орехами. Ира у меня печет всякие вкусности, но я себе редко такие вольности позволяю. Надо следить за фигурой. Если бы я был полненьким характерным артистом, ел бы плюшки каждый день. А так не могу. – Сережа, вот именно из-за этой правильности в тебе видят отличника, без острых углов, насквозь положительного. И на твой портрет хочется поставить жирную кляксу. Ты замечаешь эту иронию по отношению к себе? Я не отличник, скорее хорошист… (Улыбается) А иронию, конечно, чувствую. Правда, доброго в этой иронии мало. Как «матерого отличника» меня оценивают те, кто меня не принимает.
– А как тебя можно не принимать, ты же талантливый актер?
Успех не прощают. Он раздражает.
– Что же, Иннокентию Смоктуновскому успех не прощали? Или Олегу Ефремову?
Их уже давно нет. А при жизни и им не прощали. В России, к сожалению, это норма. Здесь за успех презирают и ненавидят.
– Ты чувствуешь, когда над тобой издеваются за твоей спиной?
Я постоянно становлюсь объектом шуток. И после песни «Березы», после патриотических ролей, после Есенина... Но сейчас такое время, оно само по себе стебное. У нас не страна, а одна «Большая разница».
– Сереж, я обратил внимание на такой нюанс. Мы говорим с тобой, я тебя прерываю, когда твоя мысль мне уже ясна, а ты пытаешься вслед еще что-то досказать. В этом тоже проявление твоей основательности.
Знаешь, если раньше, в советские времена, люди многое не договаривали, и из молчания рождалась истина, то сейчас нужно говорить до конца.
– Мне кажется, на публике ты никогда не раскрываешься полностью. А какой ты дома, когда снимаешь «кольчугу»?
Какой? Переживающий, чувствительный, эмоциональный. Бывают люди пресные по жизни, но выходят на сцену – и преображаются. Вот я не люблю быть пресным. И когда в душу лезут – тоже не люблю...
– Не хочешь, чтобы люди увидели тебя слабым?
Я никогда не бываю слабым, не знаю, что это такое. Ранимым – да. Но я не хочу, чтобы это видели другие. Я трачу столько сил, здоровья на роль, а людям ничего не стоит высказать оскорбительное мнение. Если показать им больное место, они будут бить туда постоянно.
– И часто бьют по больному?
Не буду говорить.
– Но это уже ответ. А дома ты можешь поплакаться? Отцу, Ире, которой доверяешь?
Отпустить себя могу, но поплакаться – нет. Две головы хорошо, а одна лучше, тем более своя. Для начала попробуй сам разобраться в своих душевных проблемах. Конечно, есть опасность, что не справишься, но я, к счастью, психически здоров.
– Те, кто не справляется, начинают пить, курить…
Ну, выпивать я выпивал. И не считаю это зазорным, если знать меру.
– Ты во всем меру соблюдаешь?
Не люблю громких фраз. Ты стремишься подвести меня к определенным точкам, а я хочу под каждым своим комментарием поставить многоточие. Эмоций много, самых разных. Я очень эмоциональный человек, хотя с виду и не скажешь. И стремлюсь быть хорошим, жить по совести.
– А что, случалось жить не по совести?
Эту тему оставим для исповеди.
– Тебе приходилось бывать в шкуре плохиша?
Подлости не приемлю.
– А хулиганство?
Тоже в меру. И только в творчестве.
– У тебя были комплексы в детстве?
Я был маленького роста, и у меня иногда возникало ощущение, что я слишком маленький. А потом в меня влюбилась самая высокая и красивая девушка в классе. За ней ухаживали три мальчика: двое статных, высоких и маленький я. (Улыбается) И она выбрала меня. А потом я стал играть великих людей. И оказалось, что почти все они были невысокого роста.
– Ты действительно рекордсмен по количеству сыгранных ролей гениев: Моцарт, Есенин, Пушкин, не говоря уже об Иешуа в «Мастере и Маргарите»...
Но при этом я не стремлюсь превратить свою фильмографию в ЖЗЛ.
– Я заметил, что ты любишь экспрессивный грим.
Отчасти поэтому я не пошел на «Сирано де Бержерака» с твоим участием, когда ты приглашал, – каюсь, боялся разочароваться.
В роли Сергея Есенина
- На фото у тебя там массивный нос, который выглядит слишком физиологично. А бакенбарды твоего Пушкина или кудри Есенина вообще видны за километр.
Тут я с тобой не согласен. Ты все же приди и посмотри «Сирано». Не придумывай себе ощущения, пусть они будут реальными.
– Но согласись, огромные бакенбарды Пушкина выглядели комично.
Не соглашусь. Бакенбарды у Пушкина на протяжении его жизни выглядели по-разному, я изучил много литографий. В Михайловском он даже бороду носил, просто ему надоело бриться, и он ходил заросший, как цыган.
– А у тебя не бывает ощущения, что великие люди, которых ты играешь, не отпускают тебя и в жизни? Что ты начинаешь думать, как Пушкин, жить, как Есенин?
Это хорошая тема для научной диссертации по психотерапии. (Смеется)
– Ты можешь рассказать о фильме «Высоцкий»? В Интернете выложен проморолик – сходство артиста с Владимиром Семеновичем фантастическое.
Не имею права говорить – условие контракта. Любое сказанное слово может быть обращено против меня. (Улыбается)
– Недавно прочел в афише: «Театр Сергея Безрукова». Вот она, мания величия!
Нет, это производственная необходимость. Я учредитель театра.
– Но тебе льстит это название?
Это больше ответственность и в меньшей степени радость. Это не совсем театр, у нас нет своей сцены, государственных дотаций. Это антреприза. Я сам ищу спонсоров, добываю деньги, из которых плачу актерам, на которые ставлю следующий спектакль. Это титанический труд и ответственность.
– Как думаешь, Смоктуновский мог бы назвать театр своим именем?
Я думаю, что он назвал бы его «Иннокентий Михайлович Смоктуновский тире театр». (Улыбается)
– Сережа, тебя в прессе часто называют «солнечным мальчиком». Тебе это приятно?
Ну, из мальчика я, наверное, уже вырос. Мне 37 как-никак. Выражение «солнечный мальчик» пошло еще с табаковских времен, когда Олег Павлович давал каждому актеру труппы что-то вроде прозвища. И «солнечным мальчиком» называли на самом деле Табакова – драматург Виктор Розов однажды сказал, что Олег Павлович «проглотил атом солнца». А потом Табаков переадресовал это мне. Передал солнечную эстафету. Солнца во мне, слава Богу, хватает. Я, как в «Дозоре», выступаю на стороне света.
– А с какими чувствами ты приближаешься к 40-летнему рубежу? Готовишься как-нибудь?
Готовятся те, кто еще не определился, чего хочет от жизни. Я думаю, что легко пересеку этот рубеж: я востребован в профессии, хорошо себя в ней чувствую, у меня намечен долгий путь. Главное, чтобы энергии хватило.
– Сереж, а у тебя есть настоящие, проверенные друзья?
Нет. В основном меня окружают люди, которым от меня что- то надо. Проверить, насколько человек предан, очень сложно. А с годами становится еще сложнее. Есть знакомые и приятели среди актеров, но друзья... Ира и родители – мои самые надежные люди.
– А у тебя не было потребности в дружбе – в школе, в институте?
Нет. Может, потому, что я занимался собой, профессией, много работал, а когда человек погружен в себя, ему никто не нужен.
– Давай затронем еще одну тему. Мне сложно представить тебя изучающим модные тенденции. Кажется, что футболка и джинсы – это твоя униформа.
Я люблю и костюмы, рубашки... Но в одежде, как и в еде, неприхотлив. Мне помогает Ириша, но и своим вкусом я тоже руководствуюсь – я с детства любил рисовать, даже закончил учебно-производственный комбинат по специальности «художник-оформитель». У меня есть любимые вещи, которые я могу носить годами, пока Ириша не скажет: все, хватит. Некоторые вещи даже достаются моим киногероям. Пальто из «Бригады», например. Мне потом многие говорили: ты в «Бригаде» в таком шикарном пальто!.. А я отвечал: это мое, личное. В том, что касается одежды, интерьера, я убежденный минималист, мне мешает все лишнее.
– А как обставлена твоя квартира?
Не люблю, когда вещи разбросаны. У меня маленький кабинетик, и в нем складируются все подарки. Есть огромное желание все это разобрать. Говорят, энергетически плохо, когда в небольшом помещении скапливается много вещей. Это приводит к беспорядку в мыслях. Но у меня пока руки не дошли... В кабинете лежат подарки, две гитары, сценарии, книги... И все на моем столе. Понимаю, что нужно все это убрать... Но куда?
– Создай музей Сергея Безрукова! И все подарки отправь туда.
Спасибо. (Усмехается) Как в «Поле чудес».
– А почему нельзя расширить кабинет?
У нас средних размеров квартира. Мы живем все вместе, с Андрюшкой, сыном Иры, у него самая большая комната.
– Мне почему-то представляется, что в твоей гостиной на стене висят портреты: ты в роли Пушкина, Есенина, Моцарта...
Нет. (Улыбается) Там висят купленные давным-давно пейзажи одного калужского художника – Гарри Азатова. Я приобрел их, когда снимался в «Участке», увидел в них что-то поленовское. У него есть картина «Калужский дворик»,напоминающая «Московский дворик» Поленова. Я купил ее с удовольствием. Это как окно в мир, я могу часами разглядывать картины, в них много энергии.
– А как твои родители отнеслись к тому, что ты женился на женщине с ребенком?
Это моя жизнь, я сам решаю, как поступить. Небольшие трения были, мама предупреждала: «Подумай, Сережа». Но сейчас они понимают, что у меня своя голова на плечах, и прислушиваются к моему мнению.
– Как складываются сейчас твои отношения с Андреем?
У нас все хорошо. Я ему помогаю, оплачиваю учебу. Это моя обязанность как отчима. Андрюшка хороший. Чуть-чуть с ленцой, что естественно в его возрасте.
– Но ты же ленивым не был.
Он принадлежит к другому поколению. Но в нем есть врожденная порядочность, он не пьет, не курит, не злословит. Самое главное, что он хороший парень, интеллигентный, чуткий, целеустремленный. Я верю в его будущее.
– Ну, прямо образцовые слова с плаката!.. Сережа, я вижу, ты в прекрасной форме. Занимаешься спортом?
Да, боксом. Хожу в зал, занимаюсь с тренером. Однажды надо было прийти в форму для роли, а потом увлекся. Выходить на ринг не собираюсь, просто нравится бить по «лапам»...
– Я вот не могу представить тебя в командной игре – в футболе, в волейболе. Мне кажется, ты во всем, на 100% одиночка.
Я могу быть в команде, но только на позиции нападающего: центрального, правого, левого – неважно, но нападающего. И не только в спорте.
– Ты знаешь, чем будешь заниматься через месяц, через год? Насколько распланирована твоя творческая жизнь?
До лета уже распланирована. Постпроизводство «Сказки», выпуск фильма «Дикое счастье», монтажом которого занимается Свердловская киностудия. История интересная, и образ у меня там... неожиданный. Это своеобразная проба на Стеньку Разина или Пугачева – я специально отрастил бороду, длинные волосы. . . Разин и Гордей Брагин разом. Такой уральский купец. Мне можно дать 40 с лишним лет с моей бородой. Нет, бородищей. (Улыбается)
– Долго отращивал?
За лето отрастил. Были спектакли, где я играл Моцарта с бородой. Приходил в театр и говорил: «Олег Павлович, только не пугайтесь»...
– А как Табаков отреагировал?
Ну, он понимает, что бывают разные ситуации. Я и Чичикова играл с бородой. Все нормально, претензий от зрителей не поступало, но мне самому было неудобно: Чичиков же гладкий, кругленький. Я бы с удовольствием бороду оставил. Ощущение, что это что-то исконное, от земли... Но роли у меня в основном безбородые, так что не могу себе позволить такую роскошь. А хотелось бы живую бороду, настоящую, чтобы можно было ее ерошить...
– Ты так вкусно это показываешь, что я понимаю: это твое. . . .и усы, которые можно почесать, причесать, завить.
Приклеенные так не почешешь. И можно «усмехнуться в усы»! (Смеется)
Вадим Верник